Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

Как глупо рассказывать мне то, что я и так знаю, нетерпеливо подумала она. Ей хотелось закричать ему: «Ну быстрее же, ради бога»! Словно я никогда не была в Гонконге, словно и Малкольм, и все остальные не говорили мне этого сотни раз, словно я забыла, что ты – причина всех моих несчастий.

Я выучился ему, когда жил в Гонконге, – рассеянно продолжал он, щупая ее лоб и держа пальцы на кисти. Он отметил, что пульс учащен и лоб чуть-чуть влажен от пота – ничего страшного, если учесть, что ей пришлось пережить. – Несколько слов здесь, несколько слов там. Проработал пару лет в Главной больнице – нам бы никак не помешало иметь такое же прекрасное заведение здесь. – Кончики его пальцев по-прежнему легко касались ее пульса. – Китайские доктора верят, что существует семь уровней сердцебиения или пульсов. Они утверждают, что могут чувствовать их, нажимая сильнее и сильнее. Это их главный диагностический метод.

– А что вам говорят мои семь сердец? – спросила она, подчинившись внезапному порыву. Ей нравилась теплота его целительных рук, и, несмотря на свою ненависть, она жалела, что не может довериться ему. Никогда и ни у кого она не встречала таких рук и не испытывала такого замечательного ощущения, которое словно излучалось из них, успокаивая ее.

– Я не слышу ничего, кроме отменного здоровья, – ответил он, гадая, есть ли какая-то доля правды в этой теории семи пульсов. За годы, проведенные в Азии, он не раз был свидетелем удивительной проницательности китайских врачей и замечательных исцелений, несмотря на изобилие предрассудков и суеверной чепухи. Этот мир непонятен, но еще более непонятны в нем люди. Он снова заглянул ей в лицо. Его серые глаза смотрели на нее очень прямо и с участием. Но в глубине их плавали тени, и она их заметила.

– Тогда, тогда что же вас тревожит? – спросила она, вдруг испугавшись, что он определил ее подлинное состояние.

Он поколебался секунду-другую, потом опустил руку в карман и достал оттуда пакетик из шелковой бумаги. В пакетике лежал ее золотой крестик.

– Это ваше, я полагаю.

В страшном смятении она уставилась на крест, губы ее пересохли и не шевельнулись, хотя разум подсказал ей немедленное «нет» и безразличное пожатие плечами, которые в тот же тошнотворный миг были заменены на:

– Я, я действительно… потеряла такой, вы уверены, что это мой, где вы нашли его?

– Он висел на шее несостоявшегося грабителя.

– На шее? Как… как странно, – услышала она свой голос, видя себя как бы со стороны, словно она была не она, а кто-то другой, и голос ее был голосом другого человека, заставляя себя сохранять спокойствие, хотя ей хотелось кричать во всю силу легких, потому что она поняла, что снова оказалась в тисках, пока ее мозг лихорадочно подыскивал приемлемое объяснение. – У него на шее?

– Да, я снял его с тела. Не придал ему никакого значения в тот момент, кроме того, что этот человек оказался обращенным католиком. Потом, совершенно случайно, я увидел надпись, она едва заметна. – Короткий нервный смешок. – Зрение у меня поострее, чем у Хоуга. «Анжелике от мамы, 1844».

Ее губы произнесли:

– Бедная мама, она умерла, родив моего брата, всего четыре года спустя. – Она видела, как ее пальцы берут распятие и подносят к глазам, как она, щурясь, рассматривает его в свете масляной лампы, не в состоянии отчетливо разобрать написанное, проклиная эту надпись. Потом инстинкт подтолкнул ее, и она сказала, словно бросилась головой в омут: – Я потеряла его или думала, что потеряла, на, на Токайдо, может быть, в Канагаве, в ту ночь, когда приехала к Малкольму, помните?

– О да. Тяжелая ночь, очень тяжелая, и день тоже тяжелый. – Бабкотт поднялся нерешительно. – Я, я подумал, что следует вернуть его вам.

– Да, да, благодарю вас, я рада, что он нашелся. Так рада, но, пожалуйста, присядьте, не уходите еще, – сказала она, хотя очень хотела, чтобы он ушел. – Кто он был, этот человек, и как он мог найти его? И где?

– Этого мы никогда не узнаем, теперь уже нет. – Бабкотт посмотрел на нее. – Малкольм говорил вам, что, по нашему мнению, он был одним из тех дьяволов-убийц с Токайдо, хотя ни он, ни Филип не могли утверждать этого наверняка.

Несмотря на весь ужас, который она испытывала, корчась в этой новой ловушке, она почувствовала необоримый порыв расхохотаться с истерике и заявить: «Он не был дьяволом, только не со мной, только не в первый раз, он оставил мне жизнь в тот первый раз и перестал быть дьяволом, когда я изменила его. Он не убил меня, хотя я знаю, что он собирался это сделать, я знаю, что собирался, как раз перед тем, как я заставила его уйти… Дьявол, нет, но и в этом случае он заслуживал смерти, он должен был умереть…»

Mon Dieu, я даже все еще не знаю его имени, я была в таком смятении, что забыла спросить… должно быть, я схожу с ума, если начинаю думать о таких вещах.

– Как его звали?

– Никто не знает. Пока. Король Сацумы мог бы назвать его имя сейчас, когда он мертв, но оно, вероятнее всего, будет вымышленным. Все они такие лжецы – нет, это не совсем так, просто то, что мы называем ложью, для них, похоже, является нормой жизни. Вероятно, он нашел этот крест в Канагаве. Вы не помните точно, когда вы его хватились?

– Нет, не помню. Это случилось, когда я уже вернулась сюда… – Вновь она перехватила его пытливый, вопрошающий взгляд, и в голове у нее заметался крик: «Сказал ему мой пульс или пульсы о моем действительном состоянии?» – Он нашелся. Хорошо, слава Богу. Даже не знаю, как мне вас благодарить, но почему он носил его, почему не продал, вот чего я не могу понять.

– Я согласен, это очень странно.

Молчание нарастало.

– А что думает доктор Хоуг?

Бабкотт посмотрел на нее, но она не смогла прочесть в его глазах, что он думал на самом деле.

– Я у него не спрашивал, – ответил он, – не обсуждал этого ни с ним, ни с Малкольмом. – Он опять заглянул ей в лицо, и серый цвет его глаз словно стал глубже. – Хоуг человек Струана, и он, ну, его чашку с рисом держит в своих руках Тесс Струан. Сам не знаю почему, но я подумал, что мне сначала следует поговорить с вами.

Опять молчание. Она отвернулась, не доверяя себе. Ей очень хотелось по-настоящему положиться на него, хотелось довериться кому-то, кроме Андре, то, что он все знал, уже само по себе было достаточно плохо, но она была больше чем уверена, что это невозможно. Она должна держаться своего плана: она была одна, она должна спасать себя в одиночку.

– Может быть… – произнесла она, – нет, конечно же, он должен был найти мой крестик в Канагаве, должно быть, он увидел меня там и… и… возможно… – Она замолчала, потом торопливо продолжила, уводя его за собой, придумывая на ходу: – возможно, он сохранил его как память обо мне, чтобы… я, право, не знаю, чтобы что?